«Так значит я был прав», – мысленно поздравил себя Диамант. К сожалению, это был один из тех типов догадок, что, обретая плоть, не приносили удовлетворения от собственной правоты. Проще говоря, чем яснее становилась истинность дара девочки, тем мрачнее становился Диамант.
В народе бытует мнение, будто бы все лесные ведьмы и цыганские ведуньи обладают способностью предвидения. Кто-то использует для этого хрустальные шары, кто-то карты, а отшельницы якобы гадают по камням да звериным внутренностям. Правда в том, что по звериным внутренностям гадать может и Диамант: если к вашему дому подошло раненное животное и там издохло, значит, скоро быть охотнику. Что же касается «вольного племени», то там всё ещё очевиднее – через хрустальный шар нет-нет да и просвечивает состояние чужого кошелька, покрой одежды, скорбное или, напротив, радостное выражение лица, и многое, многое другое, весьма полезное для верной волшбы. С другой стороны, маг видел и настоящих вещуний, чаще всего тех, кто не в состоянии был самостоятельно контролировать приступы, кто сходил с ума от этих видений, а потому бросал или даже калечил собственных детей, как больная кошка душит своих котят. Устанавливать контакт с петлёй времени с такой лёгкостью и в таком возрасте, не зная ничего конкретного ни о запрашиваемом месте, ни о самой ловушке, просто и непринуждённо дав конкретный ответ на конкретный вопрос – этот альбинос был в своём роде уникален. Три сосны, на востоке, то, как она реагировала – это правда, увиденная ей через пространство и время. Знай она об этом заранее – попалась бы в эту ловушку? Любой на диамантовом месте ни за что бы не упустил такую золотую жилу… Но эльф пожил достаточно лет, чтобы определить, кто из них двоих – в свете нового знания – наиболее опасен для другого. По его глубокому убеждению, не было дара божьего страшнее, чем видение будущего. Притом одинаково гибельно было как пребывать уверенным в способности подчинить его, так и скатываться всё глубже в отчаяние, будучи убеждённым в собственном бессилии. Поэтому маг не любил настоящих пророков и никогда не спрашивал их совета, равно как и не мечтал о возможности изменить прошлое, хотя у всех, не исключая и его, было что-то, что можно было бы сделать по-другому, сказать как-то иначе, безвозвратно повернув свою и чужие судьбы...
– Теперь я понимаю… почему тебя держат здесь, – проговорил Диамант после некоторой паузы и прокашлялся, овладевая вновь голосом, в который уже готовы были соскользнуть нотки сожаления, – Боюсь, единственное, что я могу тебе посоветовать в данной ситуации, я имею в виду – возвращаясь к ловушкам – это смотреть по сторонам, как ты смотрела раньше под ноги, избегая охотничьих капканов. Ты не сможешь увидеть их, пока они неактивны, ты не сможешь даже почувствовать их, пока они спят…
Эльф развернул посох так, чтобы «спящую» руну на нём было хорошо видно собеседнице. Затем, не сказав более ни слова, он неожиданно встал, тяжело опершись на свою палку, и отряхнул штаны от приставших травинок. Для себя он уже давно решил, что не проведёт в обществе альбиноса ни одной лишней секунды, всё, что было ему интересно, он теперь знал. Конечно – всё, что могла предложить она. Имело ли смысл узнавать оставшееся у старшей женщины, «наставницы»?
Он вновь поднял глаза к небу, к ненавистному его расе солнцу, но, не успев даже определить, сколько сейчас времени, непроизвольно вернулся взглядом к белокурой девочке, съёжившейся под деревом напротив. Он думал то, что не мог передать. Не знал, как сказать. Никогда не говорил. Об Академии, об этой практичной суке Академии, которая живо прибрала бы её к рукам, если бы только знала об её существовании. О человеческой расе, которая, несмотря на свой короткий срок, хочет знать его от начала и до конца всегда заблаговременно. О фанатиках, даже среди его окружения, меж вроде бы учёных благоразумных мужей и исследователей, которые верят в слепой фатум, как дети. О нечестных на руку и помысел купцах, которым подобная птичка в клетке, поющая песни о прибыльных сделках и бандитских засадах, была бы бесконечно полезна. О десятках и сотнях других… О сумасшествии. О рабстве. О положении, хуже рабства. Зачем? Из магической солидарности? Из сострадания к изгою? Вот она, настоящая ловушка знания будущего – если бы кто-то сказал ему однажды, тогда, что он убьёт свою душу, встав на путь магии, отрёкся бы он от неё? Если бы ей сказали не выходить из леса, осталась бы она в нём? Если…
– Если это всё… – открылся и закрылся его тонкий рот, издавая лишь глухой, скрипучий звук.